Лиза Глинка зачитывает «своему» бомжу его  «охранную грамоту» - справку о том, что он находится под защитой фонда «Справедливая помощь»

Павелецкий вокзал. Семнад­цать ноль-ноль. Это моя первая среда у бомжей. 13 февраля 2008 г.

Лиза раздает теплые вещи, еду, лекарства. И все время меня с кем-нибудь знакомит.

Вот - Васив. Он из Дагестана. Красивый молодой человек. Все зовут его Васей. Вася - вожак. «Самый чистый», - говорит Лиза. И, правда, очень опрятный. В дубленке. Поношенной, но вполне приличной. Здоровый цвет лица. Не похож на бомжа. Хотя бомжует три года.

Лиза дала Васе мобильник, кладет на него деньги, и от среды до среды звонит Васе: «Как там наши? Все нормально?». Или Вася звонит. Лиза, например, в «Кофе-Хаусе». Вася: «Тут бомж у нас новый. Что-то ему совсем плохо. Он - слепой». Лиза: «На один глаз или на оба?». Вася: «Пойду посмотрю, он лежит, не видно». В «Кофе-Хаусе» - приличная публика. Некоторые, поняв, о чем и с кем разговаривает Лиза, - испуганно от нее отодвигаются.

У Васи что-то с рукой. Лиза смотрит и говорит: перелом. Руку Васе сломал милиционер. Вася стоял у входа в метро, милиционер проходил мимо, спросил: ты че тут стоишь? И - бац дубинкой по руке. Получил удовольствие и пошел дальше.

Сутки Вася ждал приезда Лизы. Плакал от боли, боялся. Лиза говорит: срочно звоните в «скорую». Для Васи врачи страшнее, чем милиция. Но Лиза строго сказала: «Надо гипс положить». «Скорую» вызывает другая Лиза, студентка. «Скорая» не едет час, два. Лиза Глинка - мне: «Скорая» может или вообще не приехать или на полдороге выкинуть бомжа из машины на полном ходу, прямо на трамвайные рельсы».

Студентка Лиза тем временем раздает бомжам еду из своего большого полиэтиленового мешка. Она ходит сюда уже месяца три. Нет, не одна. Еще «три девочки и один мальчик». Можно узнать их фамилии? «А можно - без фамилии?» - смущается Лиза. Конечно, можно, но почему? «Над нами смеются, не понимают». Кто? Сверстники? Да. А - родители? Дома - не знают. Еду для бомжей готовят у одной девочки в общежитии. Гречку варят, пельмени. Чай приносят в термосе, хлеб.

Тима - тоже из Дагестана. Бродяжничает полгода. («Приехал на заработки. Нашел работу. На стройке. Два месяца круглыми сутками шпаклевал, малярку делал. Денег не дали. Я что, даром должен работать?». И после паузы с мягкой усмешкой: «Как бывает в Москве - обманули».) Потом Тима потерял документы. А без денег и документов как уедешь домой? Ночует на вокзале. «Ну, это хорошо», - сдуру говорю я, имея в виду, что, слава богу, не на улице. «Чё ж хорошего?» - укоризненно-мягко улыбается мне Тима.

В Дагестане у Тимы остались две младшие сестры. Обещает уехать к ним, если Лиза купит билет. «Не вернешься?» - спрашивает Лиза. Тима - твердо: «Нет».  «А сестры не выгонят?». Тима уверенно: «Не выгонят».

Сегодня Тиме перепала обувка. Лиза дает ему черные хорошие туфли. («А то у него эти желтые, как у Олега Попова, совсем разваливаются».) Тима переобулся, долго смотрит на новые туфли, явно любуется.

Идем в укромный уголок. Лиза делает Тиме перевязку. У Тимы на левой руке рана (тоже от милицейских побоев) не заживает, гноится. Лиза - перевязывая: «Щипет? Сильно? Терпи. Да не бойся ты. Не будет больно. Обещаю. Я аккуратно. О, сколько гноища. Не давай себя пластырем заклеивать. Жди меня в среду». Тима: «А-а-а-а, больно». Лиза: «Посмотри на меня, Тимочка. Терпи, тебе не больно. Терпи». Мимо идут люди. Бросают на меня и Лизу странные взгляды.

Студентка Лиза опять убегает с Васей на ту сторону улицы - ждать «скорую». Которой все нет и нет. Рассказываю Тиме, что это та девочка, которая готовит для них пельмени. Тима - очень серьезно: «То-то я почувствовал: пельмени - ручной работы». Я не говорю Тиме, что пельмени, конечно, из пачки, фабричные. Тима правду сказал: они ручные.

Тима - Васе: «Ты в больницу, в такую-то, не ложись. Там вредные. Меня в час ночи выкинули. Метро рядом нет, на улице -25. Уж лучше б совсем не клали или до утра дали долежать.  Всех наших, если даже и берут, то в час, в два ночи выгоняют. И не потому, что места понадобились, а просто так».

У Лизы - медицинский чемоданчик с лекарствами, шприцами. Про «своих» бомжей она уже все знает. Кто уколов боится, кто перевязок. И все почему-то мазь левомиколь не любят. Просят чем угодно обрабатывать раны, «только не левомиколем».

Знакомство с Андроном началось у Лизы драматически. Андрон с ходу заорал на нее: «А-а сука, деньги на нас башляешь!». «Не ори, - тоже на повышенных тонах сказала ему Лиза, - менты на ор придут».

Потом Андрон увидел, как Лиза кормит бомжей, перевязывает, одежду дает, и стал подлизываться: «Привет, сестра!». «Отойди, я на тебя обиделась», - сказала Лиза. Это услышал Вася и впал в гнев: «Ты что, Л-и-з-у обидел?». Отвел Андрона в сторону, жестко поговорил. Теперь Андрон - шелковый. И всякий раз считает своим долгом перед Лизой отмечаться: «Нет, ты, Лиза, на нас совсем не башляешь и пахнешь, как Пьер Карден».

Тима ждет отправки в Дагестан. Две недели не пьет. «Тима, а сколько вам лет?» - спрашиваю я. «Шестьдесят восьмого года рождения. Это - сколько?» - «Сорок». - «Ну, значит, мне - сорок».  «А мне сколько дадите?» - спрашивает Лена. Она - крепкая, упитанная, лицо без морщин. Я говорю: «А вам, Лена, двадцать лет». Лена радостно смеется, хлопает в ладоши: «Да у меня трое детей. Старшему уже 18. Еще приемный ребенок есть». - «А где дети, Лен?» - «С теткой в Тамбовской области». После паузы: «Тетка хорошая, и я к ним приезжаю. В холода. Отогреться». И - почувствовав неловкость: «Звонила им недавно. Я часто звоню».

Ночует Лена на вокзале. Охрана пускает за 50 рублей. Где деньги берет? Попрошайничает. Часто дают? «Часто, часто, - кивает. - Я ведь помногу не прошу: 5 рублей или 10. Особенно хорошо дают люди у Матронушки, ну, знаете, Покровский собор на Таганке? Мы туда по вечерам приходим. Днем там с нищих мзду берут, а нас по вечерам одна добрая женщина жалеет, бесплатно разрешает просить милостыню».

Это, значит, среда. А в пятницу обещают минус двадцать пять. Лиза беспокоится насчет холодов, каждого (!) бомжа пытается куда-нибудь пристроить на три дня, потом, говорят, потеплеет. (Объясняет индивидуально: «Ты иди в медпункт такой-то, обратись к такой-то, скажешь, что от меня, а я ей позвоню». - «Ты, Лена, езжай в Тамбов. Пересиди там эти три дня». - «Тебя, Тима, домой в Дагестан отправим». - «Что с тобой, Русланчик, делать? Может, в приют?» Руслан: «Ленка, возьми меня с собой». Лена: «Ну не могу я. У меня насчет этого тетка не любит». Руслан: «А ты скажи, что от меня ребенка ждешь». Все смеются. Живот у Ленки большой, может запросто сойти за беременную.)

Руслан - из Украины, Донецкая область. Восемь лет назад оттуда уехал. Никого там не осталось. Мама умерла. Она не родная ему была. Взяла из детдома в три месяца. Работал Руслан в Москве на рынке. Потом по пьяни (честно признается) документы потерял. У Руслана - гепатит и цирроз. В очень запущенной стадии.

Руфине - тридцать пять лет. Бомжует - семь. Руфина - это Кармен. Мятежная и бесстрашная.

Руфина не боится, когда ее фотографируют журналисты. И других бомжей уговаривает не бояться: «Пусть нас снимают, пока мы живые. Мертвыми нас потом только менты на фотоаппарат снимут».

Из Лизиного дневника: «Танюшка, проживающая на вокзале три года, решила броситься под машину. «Дави, дави», - кричала она иномарке, имевшей неосторожность заехать на территорию «Вторсырья» (это ужасно, но это так - я именно там их перевязываю). «ДавИИИИИ! З…ла жизнь такая!» Руфина и Марина, со стажем бродяжничества побольше, подошли к ней и стали ее не оттаскивать, а объяснять: «Таня, да что ты, Таня, это же грех. Отойди! Вот если ты замерзнешь или тебя замочат на вокзале, то тогда умереть не грех». «Не грех», - оценила степень греховности Марина и перекрестилась. Танюшка, махнув рукой, отошла от бампера.

PS. А Сашка принесла мне чай в машину. Купила на стреляные деньги и принесла».

Возраст бомжей на Павелецком: от 20 лет до 42 (в среднем). Самому старенькому - 58 лет. Бомжевать можно лет семь-восемь. Дальше - смерть.

Правда, в Киеве Лиза встретила бомжиху с тридцатилетним стажем. Люде было десять лет, когда умерла ее мама. А отец дом по пьяни поджег. Вот и бродяжничала с тех пор. Умерла в хосписе. Ей было сорок.

При Лизе никто из бомжей не курит. И новеньким сами бомжи не разрешают. Стали гораздо меньше пить даже в промежутках между средами. Лиза - строго: «Валя, ты пила?» - «Нет». - «Честно?» - «Клянусь!» Вася: «Правда - не пила. Она всю неделю со мной была». Валю Вася называет женой. Очень нежен с нею.

Из Лизиного дневника: «Отработали на Павелецком. Раздали все валенки, что вы принесли. И одежду. Спасибо неизвестной девушке, которая принесла одежду прямо в мою машину. Таня: надеюсь, что сейчас она в больнице. Погибнет, если ее не пристроить куда-нибудь на зиму. Нашли Руфинку. Она в относительном порядке, кроме ожога электрошокером на правой руке. Собака при ней. Сашку побили милиционеры. Сильно. Много гематом. Но открытых ран нет. Один наркоман и алкоголик гордо сказал, что на ВДНХ их «КОРМИТ ПУТИН». С шести  утра. Уже неделю. Горжусь вместе с ним. Да. Есть, тем не менее, просили. Видимо, не хватает. На прощание один мужчина сказал: «Лиз, я умру тут». Умрет. Я и так вижу. Без его слов. И ничего сделать не могу. Потому что...».

Бомж - помощнице Лизы Лене Никульниковой: «Дай денег». «У Лизы попроси». - «У мамульки не могу, мне совесть не позволяет». Но вообще-то денег не просят. Даже когда кончается чай или кофе в термосах, говорят: «Купи чаю в ларьке». «На денег, сам купи». - «Нет, не надо, я пропью, купи ты». Лиза идет в ларек (благо рядом) и покупает бумажный стаканчик чая или кофе.

С октября прошлого года Лиза десять «своих» бомжей лично отправила в Кишинев, в Саратовскую, в Волгоградскую область и т.д. к родным. (Предварительно созвонившись с ними.) И только один по дороге сбежал, вернулся в Москву. Девять остались дома.

Пожилой бомж просится назад в тюрьму: во Владимирскую тюремную туберкулезную больницу. Ходит за Лизой по пятам и ноет: отправь, там хорошие врачи, добрые.

В среду к Лизе на Павеле­цком приходят от пятнадцати до двадцати трех бродяг. В один день было тридцать два человека. Среди бомжей много бывших детдомовцев, уголовников, есть строитель БАМа. Тем, кто давно бомжует, Лиза присваивает звание «Почетный Бомж России».  А тех, кто больше всех бездомным помогает, благодарит от имени всех Бомжей Российской Федерации.

Священник Аркадий Шатов из церкви при 1-й Градской больнице. К нему бомжи часто приходят. В этой церкви Лиза находит их по запаху. По всем углам лежат.

Болезней у бродяг целый букет: туберкулез, гепатит, рак легких, цирроз, воспаление легких, переломы, ранения в ноги, руки, живот. Много в холода обмороженных, много с  температурой. В этом январе замерзли на улице из Лизиных знакомых Гиви (кстати, он был с паспортом - редкий случай!) и Влад. Замерзли - в смысле умерли.

NB! По данным МВД, только в Москве ежегодно замерзают 300 бомжей.

«Менты»

Милиционеры бьют бомжей часто, профессионально и с радостью. Очень любят бить по праздникам. На Новый год, например. Но особенно - 10 ноября, в День милиции. Спящих бьют по ногам. Глубоко спящих - по рукам. Бьют дубинками, электрошокерами, петарды пускают в лицо. Отдельная забава: бить женщин-бомжей.

Одну немолодую женщину-бомжиху милиционеры били долго, основательно, с чувством. Били всем, что под руку попадется. Попалась и швабра. Стали эту швабру засовывать ей во все места. И во влагалище тоже. Женщину еле-еле спасли в больнице. Было страшное кровотечение. Теперь она беспрерывно писается.

Бывшие уголовники приходят к Лизе не поодиночке, а группами. В черных робах, четко докладывают, сколько раз сидели, по каким статьям. Высшее доверие к Лизе - вопрос: «Петровна, а ты где сидела?».

Лиза Глинка считает, что для большинства бомжей бродяжничество - образ жизни. Возвращаться им, как правило, некуда. Что может сделать для бомжей государство? Лиза убеждена: строить приюты и ночлежки.

Бродяжничество как образ жизни существует во всем мире. Например, в США - три миллиона бродяг, в странах Евросоюза - пять миллионов. Больше всего их во Франции, там они зовутся клошарами и у них есть даже свой профсоюз.

Репрессивные законы по отношению к бродягам в этих странах отменены. Проблему бродяжничества пытаются решить так: создают благотворительные гостиницы, столовые, бани, пункты дезинфекции. В США, например, почти все бездомные постоянно (NB!) живут в ночлежках.

В России четыре с половиной миллиона бродяг. Правда, независимые эксперты считают, что эти цифры сильно занижены.

В Москве - опять же по очень приблизительным данным - сто тысяч бездомных. И всего восемь приютов. В которые берут только с московской (!) пропиской. Хорошенькое дело, как говорила Рина Зеленая. Если есть московская прописка -  ты принц, а не бомж.

А наша Госдума и здесь отличилась. Подготовила новый проект закона. По нему у каждого бездомного должен быть адрес. Тот, где он, бомж, проживает. Иначе - будет сидеть. Сначала - 10 суток. А в случае «злостного нежелания регистрироваться» может и на год, и на два сесть.

Этот законопроект принят в первом чтении. Наша газета уже задавала вопросы его авторам и разработчикам: за что милиция намерена наказывать бомжа? За то, что у него нет жилья? Так владение жильем есть право, но не обязанность российских граждан. За то, что он не живет в одном постоянном месте? Так Конституция России гарантирует российским гражданам свободу передвижения. За то, что он дурно пахнет и плохо одет? Так ни один российский закон не предписывает гражданам, чем пахнуть и во что одеваться в общественных местах. За то, что у них туберкулез и вши? Так это болезни, а не преступления.

«Государство обязано оградить нормальных граждан от сомнительного «удовольствия» общаться с бродягами», - объяснял в одном интервью суть нового законопроекта начальник московского ГУВД на железнодорожном транспорте генерал-майор милиции Андрей Алексеев.

Санитарка в киевском хосписе про таких государственных деятелей говорит:

- Им не болит.

Кто такая доктор Лиза (детали биографии):

Я познакомилась с Лизой Глинкой (в «Живом Журнале» ее знают как доктора Лизу) летом прошлого года в Первом Московском хосписе. Познакомила нас главврач хосписа Вера Миллионщикова.

Двадцать три года назад москвичка Лиза Глинка уехала в Америку. Вышла там замуж, родила двоих сыновей.

Девять лет назад мужу Лизы, юрист-консулу, предложили интересную работу в Украине. И вот - Киев. Огромная пятикомнатная квартира в центре города. Две недели Лиза маялась, не знала, что делать. Потом стала обзванивать и объезжать все больницы подряд. Предлагала открыть бесплатное отделение хосписа, хотела устроиться там волонтером. Везде - отказ. Оставалась ровно одна больница, и Лиза загадала: если и там облом, она уезжает с детьми в Америку. Это был онкологический центр. Главврач Олийниченко выслушал ее и сказал, что поможет. Короче, ровно через три недели создали выездную службу и открыли первое отделение оперативной хосписной службы на базе онкологического центра.

Пять лет назад в Киеве начали строить новое здание для хосписа. Тогда же открыли первую детскую хосписную палату, куда стали принимать умирающих детей.

Полтора года назад случилось несчастье с Лизиной мамой, и Лиза переехала в Москву. Мама попала (и сегодня там) в реанимацию института Бурденко. Через месяц после ухода за мамой Лиза в реанимации поняла: надо создавать хоспис для неонкологических коматозных больных, которым абсолютно некуда деваться, а их выписывают в никуда, что означает - неминуемая смерть. Лиза стала пробивать идею такого хосписа.

Четыре года назад Лиза Глинка знакомится с Сергеем Мироновым, председателем Совета Федерации. Передали Лизе письмо от одной мамы. Мама работала уборщицей: убирала мусор на железнодорожных рельсах, в Саратовской области. И там на рельсах подобрала четырехлетнего сироту. Он курил и ругался матом. Она забрала его к себе. А у нее трое своих детей и муж алкоголик. Но усыновленный мальчик быстро рос, пошел в школу, учился на одни «пятерки». И вдруг - страшная болезнь: опухоль мозга. Женщина начинает его лечить. Добирается до Москвы. Увы, везде нужны деньги. Огромные деньги. Короче, Лиза пишет письмо Миронову: «Сергей Михайлович! Я, конечно, оплачу лечение этого ребенка. Но объясните мне, почему граждане России, усыновившие сироту, должны платить за лечение ребенка, если по Конституции это лечение обязано быть бесплатным». Миронов отреагировал на письмо моментально. Мальчик - Гена Клюшников - был прооперирован, прошел курс химиотерапии. Все, разумеется, бесплатно. Но спасти не удалось. Гена умер. А Сергей Миронов помогает Лизе по сей день.

Год назад был создан фонд «Справедливая помощь». Лиза Глинка - исполнительный директор. Президент фонда - Александр Чуев, в то время депутат Госдумы, ныне - помощник Сергея Миронова.

Два месяца назад в Киеве открыли новое здание хосписа. Двухэтажное и очень красивое.

Пять месяцев назад: Лиза должна забрать на Павелецком вокзале онкологического больного. Когда она приехала в условленное место, больного там почему-то не оказалось, зато обнаружилось много бомжей. Почти все они были больны. Лежали у мусорки в каких-то коробках. У кого-то дикая температура, у кого-то перебиты руки, у кого-то ноги. Был октябрь. Дождь, сырость. Среда. Семнадцать ноль-ноль. Лиза шла, как в кино ходят по окопам: везде люди, непонятно, живые или уже не очень. В чемоданчике у нее были лекарства. Она давала кому-то от кашля, кому-то от температуры, кого-то перевязывала. За три часа сделала что смогла. И пообещала приехать в следующую среду, также в семнадцать ноль-ноль. С тех пор Лиза Глинка не пропустила ни одной среды.

Бродяги (часть вторая)

Что связывает вокзалы, бомжей, доктора Лизу, «Живой Журнал» и нашего обозревателя Зою Ерошок.

По милицейской логике: бомжи - ненормальные, и жизнь у них ненормальная. А те милиционеры, что их бьют, просто так, проходя мимо, дубинками, электрошокерами, петардой в лицо, - нормальные? Те, что швабру засовывают женщине во влагалище, - нормальные? Они приходят домой, чай пьют, с женой общаются, детей своих по головке гладят. У них все хорошо. А потом идут на работу - исполнять свой профессиональный долг: бить бомжей. За то, что они - бомжи. И потому что знают: им за это абсолютно ничего не будет.

Лена Никульникова, помощница Лизы Глинки*, объясняет мне: «Из ментов зверствуют и издеваются над бомжами как раз те, кто сам лимита, только приехал в Москву. Это «низовики», работают «внизу»: на вокзалах, на улицах. У них нет никакого образования, платят мало, зато полная бесконтрольность, а бомжи для них вообще не люди. Но и из высших чинов никто и никогда бомжей не защитит».

Лена учится на юриста. Она знает систему изнутри.

* * *

Кстати, ненавидя ментов, к операм бомжи относятся уважительно. Опера убийц ищут, делом настоящим заняты…

* * *

О бродяжничестве - как образе жизни. Когда Есенин разочаровался в советской деревне,  да и вообще в деревне, ему захотелось одного - стать бродягой. («Оттого, что в полях забулдыге/Ветер громче поет, чем кому».) С гнилью, с городскими хулиганами Есенину легче, чем с благополучными мещанами советской России. Ему стали мерзки большевики и те, кто с ними. Опостылели бывшие приятели, занявшие более или менее кровавые, но теплые места. («Я уж готов. Я робкий./ Глянь-ка, бутылок рать!/ Я собираю пробки/Душу мою затыкать».) Это я не ради идеализации и романтизации бомжей вспомнила. Просто перечитывала на днях у Ходасевича воспоминания о Есенине.

* * *

Вера Миллионщикова, главврач Первого Московского хосписа, в метро на «Павелецкой» пересаживается на другую линию, так она сказала на днях Лизе Глинке: «Заметно меньше стало ссанья на «Павелецкой». Вот! Эффект почти полугодовой работы Лизы Глинки с бомжами.

Вердикт бомжей

- Что вы думаете о правительстве?

Молчат, потом хором:

- Пи-ди-ра-сты.

* * *

Пока на «нычке» Лиза перевязывает руку Тиме, ей звонят помощники. Нагрянула милиция. Бегом к «своему» месту. Как правильно разговаривать с милиционерами? Если начнут бомжей при нас бить или загонять в клетку - что делать?

Короче, прибежали, а милиции уже нет. Оказывается, подошли два милиционера к нашей машине, а там всего один бомж остался, и у того уже на руках был билет домой (Лиза купила). Сказали расстроенно: «Опоздали», - и ушли, разочарованные.

Лиза потом напишет в своем дневнике:

«Да, опоздали. Сегодня нашим больным крупно повезло. Их не били дубинками и не свалили в клетку отделения милиции. Я не знаю, что будет завтра. И послезавтра тоже.

Зачистка Москвы перед выборами, чтобы лучше голосовалось, наверное. Правильному электорату. А у меня - неправильный. Незарегистрированный, и далее продолжать можно бесконечно. Знаете, даже в войну бомбить госпитали и больных считается не по правилам. А сейчас мирное время.

Среди моих бездомных 95 процентов - граждане России. Да, они не так успешны в жизни, как мы с вами. У них нет семей, нет квартир и много чего нет. Но они - люди. В большинстве своем люди больные».

* * *

Лиза говорит, что сначала все бомжи для нее на одно лицо, а со второго раза она их различает.

* * *

Так закончилась моя первая среда среди бомжей на Павелецком. Лиза работала, как всегда, до последнего посетителя.

Моя вторая среда

Моя вторая среда началась с пожара. Иду по Сретенке к метро. Мы договорились с Лизой Глинкой, что не опоздаем на встречу с бомжами, потому что, раз милиция «наше место» на Павелецком вокзале уже знает, может быть облава. Вдруг слышу: гудит машина и меня кто-то зовет. Это Лиза и Лена Никульникова. Взахлеб начинают мне рассказывать, как попали «во взрыв».

Короче, пьют они чай у Лизы дома на Сретенском бульваре, и вдруг за окном что-то как рванет… Думали, машину какую-то взорвали. Оказалось, дом напротив (Рыбников переулок) горит. Выскочили на улицу, а там уже толпа зевак собралась, смотрят, фотографируют беспрерывно. Горит весь третий этаж, пожарные выносят из здания раненых, бросают прямо на асфальт, бегут внутрь за следующими. Лиза - почему-то оправдываясь: «Знаешь, я бы не стала ввязываться, но одна женщина рядом так кричала: «Там - ребенок, мой ребенок, спасите…». Я - к пожарному: «Там ребенок…». Пожарный мне - очень мрачно: «Это х…ево». Тут другая женщина, похожая на киргизку (дом выселенный, там, похоже, жили нелегалы): «В квартире, кажется, еще один газовый баллон остался, на 50 литров». Значит, один на 50 л уже взорвался, черный дым вовсю валит, раненых человек двенадцать вынесли,  и еще один баллон должен взорваться? Пожарный мне так же меланхолично: «Сейчас так е…нет, никого здесь не останется», но побежал вовнутрь и вынес тот баллон».

И тут Лиза (пересказываю ее рассказ своими словами) видит женщину на земле, всю обожженную, которая буквально криком кричит, но до нее никому нет дела, пожарные - внутри здания, «скорая» стоит довольно далеко на углу, а толпа зевак все фотографирует и фотографирует. Лиза кричит толпе: «Помогите мне кто-нибудь, я одна ее не донесу до «скорой». Никто в толпе не реагирует. Все заняты: фотографируют. А надо сказать, что Лиза Глинка - маленькая, хрупкая женщина, она и поднять-то раненую не может, не то что нести. Наконец один мужчина вызвался Лизе помочь. Он с соседней мойки прибежал, там работает. Вдвоем с Лизой они хотели на матрас положить женщину, но матрас сам по себе тяжелый, поэтому на одеяле понесли. Вначале им вообще никто не помогал. А толпа стояла огромная, весь Рыбников переулок заняла и пол-Сретенки. Врачи из «скорой» даже не вышли, и в машину раненую женщину Лиза с тем мойщиком впихивали сами. С мойщиком Лиза еще двух раненых женщин в «скорую» перенесла. И всё это время кричала своей помощнице Лене: «Маску марлевую надень, отойди, не дыши дымом». Лена - беременная.

Мало того что Лизе вначале, кроме мойщика, никто не помогал. Так один мужик еще запихивал ее в горящее здание, вопя: «Там моя женщина осталась! Иди спаси ее!». Лиза долго потом недоумевала: если это его женщина, чего это она ее должна спасать, а не он?!

Из дома в Рыбникове переулке на Лизиных глазах человек шестьдесят выскочили, все с огромными полосатыми сумками. «Все - нелегалы?» - спрашиваю я. «Да у нас все нелегалы, кто не в Москве родился, - отвечает Лиза. - Но знаешь, что я еще запомнила: все, кто не очень сильно раненный был, разбегались врассыпную. И от помощи медицинской отказывались. Обожженные, полуголые - они не только милиции и депортации боялись, но и нас с вами. С бомжами - то же самое».

Пока мы едем на Павелецкий, к «своим» бомжам, у Лизы беспрестанно звонит телефон: «Ты жива?». Оказывается, зеваки на пожаре уже выставили свои фотки в интернет, и везде там, в эпицентре событий, - маленькая Лиза в большой синей куртке с надписью «Скорая помощь». «Жива, жива!» - смеется Лиза. И, помолчав, - мне: «Знаешь, самое страшное - орать о помощи, когда тебя никто не слышит. Мы еле-еле с мойщиком заставили еще пару мужчин из зевак носить раненых к «скорой».

* * *

Приезжаем на Павелец¬кий вокзал. Туда пришли Лизины друзья и волонтеры фонда «Справедливая помощь». С цветами и подарками. Оказывается, у Лизы сегодня - день рождения. Бомжи тоже поздравляют. А «свеженький» бомж (всего полтора месяца бродяжничьего стажа) Саша из Волгограда (в прошлой жизни - музработник) с выражением читает Лизе длинное стихотворение-поздравление. Растроганная Лиза его целует.

* * *

А ребенок с пожара нашелся живой. Маленький, в синей курточке, в белой шапке, он сидел на другой стороне улицы и смотрел на огонь и дым.

* * *

Сами бомжи могли бы сказать о себе словами поэта: «Кто мы? Так - тень от дыма…».

* * *

Ну вот: моя вторая среда среди бомжей. 20 февраля 2008 года. Павелецкий. Семнадцать ноль-ноль.

Из моих знакомых бомжей: Вася, Руслан… Из незнакомых мне: Вера, Галя…

Вера  - колоритнейшая дама. В меховой (когда-то была чернобуркой) шапке, в зимнем серо-буро-малиновом старом пальто и с большой яркой (с висюльками!) брошкой поверх пальто. «Лиз, а где Петрович?» - спрашивает Вера. (Петрович - это Сергей Петрович, врач-онколог, помогать Лизе с бомжами начал со словами: «Люблю экстрим».) «Не знаю, - отвечает Лиза, - может, подойдет попозже». «И Колька меня бросил», - говорит Вера и заливается слезами.

* * *

Еще раз про любовь. Лиза - Руфине: «Не пей, а?!» - «Да я совсем немного. И от тоски, Лиз…» - «А тоска от чего?» - «Ты вот скажешь, что бездомная, да? А я тоскую оттого, что любила знаешь кого?» - «Кого?» - «Ничтожество. Полное ничтожество. Бомжевать - не беда. Любить ничто - страшно».

* * *

Дико холодно. Ветер. Лиза раздает больным бомжам лекарства: ношпу, анальгин, таблетки от кашля. «Лиз, не надо мне так много, - говорит бомж. - В следующий раз еще дашь». «Бери, бери! - говорит Лиза. - Откуда я знаю, приду ли в следующий раз. Может, помру». «Ты че такое говоришь? - возмущается бомж. - Ты, Петровна, того… живи, ты че?!».

Вера плачет навзрыд. Лиза - мне: «Поговори с ней. О любви». Говорим с Верой о любви. Очень долго. При слове «Колька» слезы у Веры падают прямо на асфальт. «Да я б из-за него еще год назад бросила бы бомжевать, уехала бы к себе домой. А он… он… Знаешь, что он мне сказал, когда бросал?» - «Что, Вера, что?» - «Он сказал: «Я знать тебя не знаю». «Вера, успокойтесь, - говорю я. - Ну что вы из-за этого Кольки так убиваетесь? Раз он такой, ну и черт с ним». Сама при этом думаю: что я несу? Мне кто б такое сказал: убила бы! Но Лиза, раздавая лекарства, одобрительно кивает головой.

Расспрашиваю Веру о ней самой. Она явно крутит, темнит. Вроде бы родных нету совсем. Есть дом (?) в Ростовской области. Почему не едет туда? «Как я в таком виде вернусь?». Лена Никульникова - строго: «Ну чего ты врешь? Мы же три раза пытались тебя отправить домой. Тебе даже санобработку сделали. Но ты же сама не захотела». «Так то ж из-за Кольки! Он меня сбил», - опять в слезы Вера. «Ну, хорошо, Кольки уже нет, что сейчас мешает уехать домой?» - «Мне обещали дать поработать. Здесь, на Павелецком вокзале, полы мыть. Моя знакомая в отпуск уходит, а меня на свое место пристроит. Я сама денег на дорогу заработаю», - гордо заявляет Вера. И - с отчаянной решимостью: «И Кольку забуду». Дальше - опять слезы. («Да не расстраивайтесь вы так из-за Верки, - говорит мне пожилой бомж. - Это всё пьяные слезы. Пройдет».)

Проходит очень быстро. Появляется Петрович, покупает в соседнем ларьке Вере бумажный стаканчик горячего чая, сосиску. Они разговаривают. Я вижу спину Петровича и счастливо-кокетливое лицо Веры. Она показывает ему брошку. Сияет. Наверное, Петрович похвалил. Ест Вера медленно, аккуратно. Бумажный стаканчик из-под чая относит в мусорный бак, а не бросает себе под ноги. Бомжует семь лет.

* * *

Из Лизиного дневника: «Бездомный киевский больной. Пролежал у нас в хосписе три недели. С документами, отсидевший в тюрьме, после тюрем мотался по городам, так и не найдя себе пристанища. После смерти - позавчера - стали искать хоть кого-то из родственников. Они ведь есть почти у всех. Подняли всех - участкового милиционера, отдел по работе с осужденными и так далее. Нашли. Больной отсидел за убийство своей жены. Четверо его детей воспитывались в детском доме. Старший сын будет хоронить».

* * *

Галя бомжует со взрослым сыном. Сын пьет, а Галя - нет. Но вот однажды, в январские холода, Лиза устроила Галю на ночь в автобус «Милосердие».** Так Галя с подружкой на радостях открыли чекушку - и давай из горла… Священник звонит Лизе: «Ваши пьют!». Лиза: «Галя? Не может быть». - «Галя. Пьет. Шумит». Лиза: «Может, это не водка, а вода? Вы посмотрели бутылку?». Священник: «Посмотрел. Водка. Я их высаживаю». И высадил. Вот что с людьми радость делает.

* * *

Лена Никульникова в фонде «Справедливая помощь» с августа прошлого года. А до этого пять лет работала в крупной газовой компании. Пять месяцев, каждую среду, Лена приезжает с Лизой на Павелецкий.

Что было за это время в общении с бомжами самое неожиданное?

Лена задумывается: «Ну, во-первых, я не знала, что они будут такими разборчивыми. Когда роются в принесенных вещах, выбирают себе строго по размеру, подбирают по цвету, эта куртка нравится, эта - нет, сам(а) может в такой дранной шубе быть, но абы что не возьмет. Нет, это не хамство, не капризы, не то, что на шею нам сели, а именно: разборчивость. Во-вторых: они - не злые. Может, это только наши, павелецкие, такие, я за всех не скажу. Но наши точно - не злобливые, не агрессивные, безобидные и воспитанные. И каждую среду нас ждут, как маленькие дети. И, в-третьих, они много врут. Причем не бьют на жалость, не прибедняются, нет, жаловаться не любят. Врут, что у них все хорошо. Или: что им некуда возвращаться, никто и нигде их не ждет. На самом деле им просто стыдно. Они скрывают от своих родных, что бомжуют. Поэтому, когда телевидение приезжает, они разбегаются, прячутся, боятся, что их в телевизоре на родине узнают».

* * *

Сашка - женский вожак среди бомжей. Она - философ. Очень разбирается в людях. Про прежнего Лизиного водителя сказала: «Плохой он. Жадный и злой. Не нужен тебе. Подведет». Лиза тогда отмахнулась. А оказалось - правда.

Философу Сашке принадлежит фраза: «Лиз, ты чё, в натуре, честного бомжа от ё…ного наркомана отличить не можешь, а мента от опера? Не разбираешься ты в жизни и людях, что с тобой делать?». Кодекс!

Блиц-опрос: шесть коротких вопросов Лизе Глинке - восемнадцать коротких ответов.

1. Три вещи, которые мне непонятны:

- Отчего происходит жестокость?

- Зачем люди лгут?

- Мир.

2. Три вещи, которые меня пугают:

- Ездить на машине по мосту.

- Любой обман.

- Смерть.

3. Три вещи, которым бы я хотела научиться:

- Не реагировать на плохие запахи.

- Отключать телефон.

- Научиться говорить НЕТ.

4. Три плюса моего характера:

- Жалость.

- Терпение.

- Упрямство.

5. Три минуса моего характера:

- Жалость.

- Терпение.

- Упрямство.

6. Три вещи, которые я делаю чаще всего:

- Работаю.

- Люблю.

- Люблю.

Бродяги (часть третья)

Доктор Лиза (справа) с философом Сашкой.  Сашка прошлой зимой умерла. Теперь уже можно публиковать ее фотографию.